Звёздный огонь - Страница 48

На мгновение в её взгляде промелькнула тревога — девушка почувствовала, что он скрывает нечто важное. Но Хаген говорил столь искренне, что и щупач не распознал бы обмана, поэтому Трисса ему поверила. Как часто он потом вспоминал этот краткий миг, когда ещё можно было что-то изменить…

Они стояли рядом, не в силах ни пойти дальше, ни вернуться домой. В это время в порт входил большой фрегат под флагом, на котором издалека можно было различить цвета императорского дома Цапли, и это было странно: в Фиренце не ждали высоких гостей. На пристани уже собрались люди, с удивлением и тревогой следившие за приближением корабля, и многие вспомнили старую поговорку: «Непрошенными приходят лишь глупые гости да дурные вести».

Хаген и Трисса этого не видели, потому что смотрели только друг на друга.

…На следующий день кузина ворвалась в его комнату точно ураган и принялась взволнованно расхаживать из угла в угол. Она то и дело останавливалась, как будто желая что-то сказать — и взмахивала руками растерянно и беспомощно, не в силах произнести ни слова. Хаген отложил книгу, которую лениво листал перед этим, и спросил:

— Что случилось? Я тебя такой ещё ни разу не видел.

— Случилось! — воскликнула она. — Ох, Заступница… Хаген, скажи, что я сплю!

— Могу тебя ущипнуть, — он пожал плечами. — Но ты сама потом отцу пожалуешься.

— Ты шутишь? — Трисса чуть было не набросилась на него, словно разъяренная кошка. — Да как ты можешь шутить?!

Кое-как успокоив кузину, готовую от избытка чувств не то разрыдаться, не то расхохотаться, Хаген принялся осторожно расспрашивать её о том, что произошло. Рано утром, когда Трисса пошла на рынок, знакомая торговка рассказала ей, что накануне прибыл имперский фрегат, на борту которого оказался некий Торрэ из клана Скопы — этот магус занимал при дворе скромную должность «советника», но слухи о нем ходили весьма неприятные. Торрэ привез письмо Капитана-Императора, адресованное Мариусу, главе семейства Фиренца. Лорд Соловей принял странного гостя, и всю ночь в его доме не гас свет, а поутру…

— Они арестовали Тео! — выдавила Трисса и разрыдалась. — Они забрали его! В тюрьму!! Его обвиняют в государственной измене, Хаген!!!

«В западной части города проживает некий Тео, художник».

Тео… Фиренца?!

Он гладил её волосы, он сжимал её холодные пальцы и вытирал её слезы, не переставая при этом говорить, что произошла ошибка, что Лорд Соловей не даст в обиду своего родственника, что справедливый суд непременно во всем разберется и оправдает ни в чем неповинного художника — а в голове его всё это время пойманной птицей билась одна лишь мысль: «Что же было в том письме?»

Письме, адресованном художнику, но попавшем в руки Пейтона Локка…

Они оба — и сам Хаген, и Трисса — в глубине души понимали, что все его утешительные слова лживы. Правда оказалась простой и жестокой: уже через три дня Тео из клана Фиренца был признан виновным в сговоре с Лайрой Арлини и приговорен к смерти. Когда художника вели на плаху, из толпы зевак вырвался молодой человек и кинулся к приговоренному, но один из стражников ударил его хлыстом. Несчастный осел на мостовую, закрывая лицо руками; сквозь его пальцы сочилась кровь.

Что потом с ним стало, Хаген не узнал — не осмелился узнавать.

«Стечение обстоятельств, — сказал Пейтон в ответ на прямой вопрос племянника. — Всякое бывает. Ты тут ни при чем!»

Спросить, что было в письме, Хаген не решился.

* * *

— Ты мне отвратителен, — сказал Умберто. Он сидел на корме, скрестив руки на груди и всем своим видом выражая глубочайшее презрение к напарнику. — Я взял тебя с собой, только потому что капитан приказал, но будь моя воля…

— …будь твоя воля, лежать бы мне на дне с камнем на шее, — перебил Хаген, устало вздохнув. Он согласился на это задание, потому что не мог перечить Крейну. Зачем нужно было отправлять их вдвоем? Пересмешник только учился морскому делу и не мог управлять лодкой без посторонней помощи; Умберто куда больше пригодился бы кто-то из матросов. Неудивительно, что моряк только и делал, что сыпал язвительными остротами в адрес оборотня.

— Вот именно!

— Так чего сидишь? Давай, вперед! — Хаген притворился, будто подставляет шею под невидимую удавку. — В «Весёлой медузе» тебя, небось, заждались. Давай, а то надоело слушать, как ты одно и то же по десять раз кряду твердишь!

Моряк пробормотал какое-то ругательство, но пересмешник уже не слушал: он вдруг подумал о Гароне, и это воспоминание повлекло за собой другое — о Маре и ночи, которую они провели вдвоем. За то время, пока «Невеста ветра» торопилась в Ямаоку, лицо девушки странным образом стерлось из его памяти, да и имя, словно верткая рыбка, норовило ускользнуть. Иногда во сне Хагену вновь виделся дом, где обитало «привидение», и он чувствовал, что Мара ждет. Как она сумела его околдовать, чем отравила? Он знал десятка два ядов, которые в малых дозах вызывали восхитительные галлюцинации, но здесь было что-то иное.

И отчего-то ему казалось, что Мара была похожа на Ризель…

— Эй, оборотень! Глянь-ка вон туда!

Хаген повиновался.

Там, куда указывал Умберто, поначалу не обнаружилось ничего странного: почти к самой воде подступали чахлые заросли каких-то местных деревьев, отдаленно напоминавших ивы, и не было видно ни одной живой души. Но Хаген всё-таки пригляделся — и к немалому удивлению обнаружил на берегу несколько каменных столбиков, которые могли значить лишь одно: здесь когда-то был причал. Деревянные доски сгнили или их сорвало штормом, а камень остался.