— Вот они!
Последний закатный луч мелькнул над горизонтом и пропал; узкая полоса розового света погасла. Днем с холма, на котором располагалась хижина, открывался превосходный вид; сейчас же море можно было только слушать. «Что она там видит?» — изумился Хаген, но всё-таки посмотрел в ту сторону, куда указывала тонкая девичья рука. Вглядываясь в ночную тьму, он вдруг почувствовал укол в шею, но не сразу понял, что это вовсе не комариный укус.
А когда понял — было уже поздно.
— Ты превосходно справился с первым заданием, — сказал Пейтон. — Скоро я подготовлю новое. А пока что пора тебе научиться применять кое-какие знания на практике!
Хаген тупо смотрел на вещь, которую протянул ему дядюшка, и никак не мог понять, что это такое — плоский футляр, в котором лежали пять тонких деревянных трубочек длиной в палец.
— Осторожно, они заряжены, — предупредил Пейтон. — Хоть там всего лишь цирреан, тебе вряд ли захочется проваляться несколько часов, как бревно.
Цирреан — слабый яд, убить им можно разве что старика или тяжело больного человека. Это Хаген прекрасно помнил, но всё равно не понимал, зачем дядя дает ему такое странное оружие.
— Мы, пересмешники, всегда избегали кровопролития, — проговорил магус, будто прочитав мысли племянника. — Для этого есть кланы Скопы, Орла и Ястреба. И, как ты теперь знаешь, мы делаем свою работу незаметно и очень тихо, поэтому убийство — не тот поступок, на который мне хотелось бы тебя подвигнуть. Однако бывает так, что незаметно уйти не получается… и для этого есть средство…
— Я понял, — хриплым от волнения голосом проговорил Хаген. — Но там точно цирреан? Не что-то другое?
Дядюшка лишь плечами пожал.
— Если не веришь мне, смой его и заряди их заново.
Хаген верил, но сделал всё именно так, как сказал Пейтон — на всякий случай…
… — Трисса, ты здесь?
В заброшенном саду было тихо и пусто, только ветер шуршал в ветвях.
— Трисса!
Никто не откликнулся, но Хаген вдруг различил в шелесте листвы звук совсем иного рода — тяжелый вздох. Пересмешник шагнул вперед, и кузина вышла ему навстречу из-под сени старой вишни, чьи ветви, густо усыпанные цветами, опускались почти до земли. Трисса была в своем любимом красном платье, но нынче вечером оно её не красило, а горячечным румянцем отражалось на бледных щеках.
— Что ты здесь делаешь? — спросил Хаген, хотя знал ответ. — Дома все уже обыскались, переживают…
— Тебе не стоило сюда приходить, — негромко проговорила девушка. — Это место моё, оно знает слишком много моих секретов. Уходи сейчас же!
— Надо было прятаться лучше, — возразил молодой пересмешник. — И вообще, ты сама меня сюда привела, помнишь? В тот день, когда…
— Когда мы подглядывали за работой Тео, я помню! — перебила Трисса. — Ты… — она судорожно вздохнула, шагнула к нему. — Как ты вообще можешь вспоминать об этом спокойно!..
Хагену показалось, что она вот-вот даст ему пощечину, но этого не произошло. Ярость и боль во взгляде Триссы превратились в отчаяние, её плечи вздрогнули, и спустя миг девушка разрыдалась в голос, не сумев больше сдерживаться. Поначалу растерявшись, Хаген обнял её, погладил по волосам — всё как тогда, в его комнате. Трисса плакала и никак не могла остановиться; сквозь рыдания пробивался невнятный лепет о какой-то душе города и о том, что теперь у Фиренцы нет будущего. Он не понимал, как это связано с произошедшим.
Он просто хотел её утешить, она в этом утешении и впрямь нуждалась, и они даже не осознали, в какой миг дружеское объятие превратилось в нечто совсем иное…
Его привели его в чувство, вылив на голову ведро ледяной воды. Хаген попытался вскочить, но лишь беспомощно задергался, как рыба на палубе. Его руки и ноги были крепко связаны; перед глазами стоял туман, в котором мельтешили черные точки.
— Проснулся, кракен тебя побери?
Голос был мужской, потрепанные сапоги прямо перед его лицом — тоже. Пересмешник медленно сел на колени, поднял голову; туман никак не рассеивался, но это его не пугало — магус уже понял, чем был отравлен. Водилась в здешних широтах маленькая рыбка с длинным шипом в основании ярко-красного плавника… хотя это уже не имело значения.
В полумраке смутно белела рубашка Умберто: не то напарник Хагена всё ещё был без сознания, не то приворялся. Им выпала честь полюбоваться на хижину «рыбачки» изнутри: здесь было темно и сыро, на подмокшем земляном полу отпечатались следы сапог. Хаген глубоко вздохнул, и его замутило — запах гнилой рыбы, и без того неприятный, сделался совершенно невыносимым. Причиной этому тоже был яд: ослабляя зрение, он усиливал обоняние и слух, но совсем ненадолго.
Шорох. Неуклюжая поступь человека, привыкшего к палубе под ногами. Хриплый кашель. «Их трое… но рыбачки среди них нет, все трое — мужчины…. куда она делась?»
— Кто вы? — спросил Хаген. — Зачем вы на нас напали?
Они не предусмотрели такого поворота, и теперь оставалось лишь придумать правдоподобную историю… знать бы, кто такие эти люди, разбирающиеся в ядах? И куда подевалась «рыбачка»? Провела его, как мальчишку, и скрылась в темноте. Что ж, поделом…
— Это я должен спросить, медузий сын! — хрипло проговорил один из незнакомцев, подымая Хагена за воротник. Рубашка угрожающе затрещала, но пересмешник подумал лишь об одном: если его ещё хоть чуть-чуть продержат вот так, дыша в лицо перегаром… — Откуда вы взялись? Кто такие? Говори, если не хочешь, чтобы твоему другу пришлось худо!
Хрипатый швырнул пересмешника на пол, а его напарник со всей силы пнул Умберто — моряк застонал, но не пришел в себя.